Старик, в скорби и печали после похорон и поминок, возвращался домой. Жить дальше не хотелось. Впервые за пятьдесят лет он пришел в свою опустевшую квартиру. Прошел по пустым комнатам. Еще совсем недавно все было иначе. Его старуха хоть и долго болела, но была жива. Конечно, он очень устал от ее болезни, ее капризов, но спокойно все это переносил. Старуха, словно обиженная на старика за что-то очень давнее, отыгрывалась на нем своими капризами. Все ей не так. И уборку делает не так, и еду готовит не так, и деньги тратит не так, не экономно. Старик на ее недовольство не обращал внимания. Он ее любил как в молодости, так и в старости. А вот то, любила ли она его, он услышит от нее, когда ей останутся считанные минуты до кончины. Она, торопясь, словно боясь потерять каждую секунду отпущенного ей времени, расскажет старику о своей безграничной любви к нему, и как ей все эти годы было хорошо с ним. Она сошлется на свой невыносимый характер, что не позволял ей говорить слова любви. Старуха попросит прощения за те «телячьи» нежности, что ей говорил старик, и пожалеет, что больше никогда это не услышит.

Ее голос становился все тише и тише. Весь медперсонал реанимации стоял и наблюдал эту картину прощания. Плакали все. Старик до последнего держался. Но когда старуха попросила ее обнять и приласкать последний раз, не выдержал. Он плакал от бессилия что-либо изменить. Плакал от ее последней нежности, что скрывала целых пятьдесят лет. А старуха говорила, что ей сейчас необыкновенно хорошо, что она самый счастливый человек, ведь она умирает на руках своего старика. Ему позволили побыть с ней, уже мертвой, два часа, пока тело остывало.
Старик смотрел на родное лицо, руки. Она менялась на глазах. Но это была она. Та, что свою жизнь посвятила ему и детям. Перед тем, как ее повезли в морг, он еще раз ее поцеловал. Любить надо до последнего вздоха. Любить необходимо живых, а мертвых помнить всегда. Лучшее человеческое качество — память о тех, кого любили. 
На поминках старик не выпил ни одной рюмки водки, пил воду под видом «беленькой». Жить не хотелось. За столом старик видел, как муж внучки отлучился. А когда старика повезли домой, он увидел, как из-под куртки этого парня показалась мордочка лопоухого щенка. Старик четыре года назад похоронил свою любимую собаку Джимика, и дети решили подарить ему другую. Но в эту ночь дед попросил пока щенка взять к ним домой.
Жить не хотелось. В его голову лезли скверные мысли: а не лучше ли все решить одним махом и не мучиться потом. Без своей старухи он никто. Дети... Да разве теперь старики нужны детям? Старик вспомнил, сколько у него детей. Много — четыре сына. Ну, если только младшенький примет участие в его жизни. Он весь в старика, такой же человечный, муху не обидит. Но он далеко. А остальные? Про них и думать больше не хочу. Живут в свое удовольствие. Скоро по пятьдесят лет, а квартиры своей нет. Да что это я, вроде осуждаю их. Да какая мне и им разница, как я окончу свой земной путь. В баре стояли бутылки с водкой. Старик посмотрел на них. Только этого не хватало, умереть пьяным. Разговоров в городе будет: старик спился и помер. Его глаза искали, что же есть у него сейчас дома, чтоб раз и... Старик на одной полке в туалете увидел большой моток веревки. Она была прочная, крепкая. Старик взял веревку. Машинально руки сами сделали петлю. Теперь его глаза искали точку опоры.
В старой квартире на кухне, вверху около холодного шкафа, есть стык на газовой трубе. Старик даже обрадовался своей находке. Завязав морским узлом веревку, стал рассчитывать ее длину, чтоб ноги не доставали до пола. Ну вот и все. Старик облегченно вздохнул. Сел, закурил. Выкурил подряд пять сигарет, когда зазвонил мобильный телефон. Звонил младшенький. Была уже глубокая ночь. Сын не спал. Вот говорят, есть телепатия или нет? Есть! Сынок сказал: — Папа, не делай этого. Это не выход. Попробуй дотянуть до весны. Да и памятник маме надо заказать, потом к годовщине поставить, как раз к ее дню рождения. Старик размотал петлю, отнес веревку на старое место. Потом вспомнил, что какой-никакой, а он поэт. И если он при жизни не напишет стихотворение, посвященное старухе, ее памяти, он себе этого не простит.
Вспомнил, как он не хотел хоронить старуху на городском кладбище, и выбрал одно сельское, с тишиной, с шелестом листьев вековых берез. Весной и осенью над этим местом летят журавли. Старуха любила этих птиц. Журавлей не любить нельзя. 
Старик со старухой были сверстниками, родились в тот самый тяжелый 1937 год, когда вся Россия страдала от сталинских репрессий. 
В тот год, когда даже песни Петра Лещенко были запрещены. Особенно его песни о журавлях. 
Здесь под небом чужим
Я как гость нежеланный
Слышу крик журавлей,
Улетающих вдаль,
Сердце бьется сильней,
Вижу птиц караваны
В дорогие края провожаю их я.
Они со старухой любили эту песню. Здесь в Латвии, как сейчас выясняется, мы чужаки. Зачем старым людям это напоминать? Неужели в этой стране так будет всегда? Их старики, это их старики. А все русские старики теперь нахлебники.Если чему-то и надо учиться, так это уважению пожилых людей на Кавказе и Востоке. Нация, даже титульная — вымирает, забыв детей и стариков. Теперешним Солвитам, Дзинтарсам, Пабриксам надо помнить, что и они не избегут этого процесса. Еще двадцать лет, и все, кто в Сейме, будут семидесятилетними. Возможно, останутся одинокими, больными. И как им будет стыдно за себя, что в свое время не отстояли законы о стариках. Все возвращается бумерангом. 
Осенние ночи кажутся бесконечными. В такие моменты старикам еще больнее от одиночества. Единственное пока утешение — чашечка кофе и сигарета.

Старик вспомнил еще раз все пятьдесят лет, прожитых вместе, и стихи родились сами.
На сельком погосте,
Вдали от дорог,
Нашла ты приют
от мирской суеты.
Все сделал я в жизни
Чуть меньше, чем мог,
Моею Иконой была только ты!
Не верил я в Бога,
А он вправду есть!
Ну кто, как не Он,
Что тебя сотворил.
Все помню, Родная.
Какой ты была,
Такую красавицу
Мне подарил.
Полвека берег, любил, уважал,
Но жизнь коротка,
Как рубашка дитя.
Господь в ноябре
Не ту свечку задул,
Чуть тлею огарком,
И нет мне житья.
Старик вспомнил одного любимого восточного поэта. Как сегодня созвучно его стихотворение с горем старика.
Молчу, оцепенев от боли и печали.
Давно твои шаги затихли, отзвучали...
Когда-нибудь и Вы научитесь любить.
И ждать, и тосковать бессонными ночами.
А ночь все тянулась и тянулась. Горе старика было длиннее этой ночи. Никогда не знаешь, что тебе подкинет новое утро, новый день. А новый день подкинул старику совершенно маленького двухмесячного щенка дворняжки. Неимоверно красивого, на кривых лапках под палевый цвет, с хвостиком-кисточкой и прожорливого, словно его никогда не кормили. Старик назвал его Рекс. Щенок свою кличку понял сразу. И когда старик позвал его, назвав Рексом, он тут же отреагировал. За столько дней старик впервые улыбнулся. 
— Как мы с тобой, дружок, — обратился он к щенку, — беззащитны. 
Старик знал, какую ответственность он на себя взвалил. Этот комочек привяжет его к дому так крепко, что не будет возможности где-то задержаться подольше или уехать на машине. А еще еда, кормежка. Снова миски, снова шерсть повсюду, выгул почти через два часа. Налаженная спокойная жизнь кончилась. На первую прогулку щенок и старик вышли в полной комплектации. Новый автоматический поводок с тормозом и новая подбрюшная шлейка. Первая встреченная собачница, соседка, спросила:
 — Что, дед, собрался еще на пятнадцать лет продлить себе жизнь? 
И она была права. Собаки в хороших условиях живут и по восемнадцать лет.
— А вот об этом-то я и не подумал, — ответил старик. 
Ему было семьдесят восемь. Щенок рос не по дням, а по часам. Красивый, крепкий, упитанный, ласковый. Зато дома, когда не было старика, умудрялся ободрать все обои, что внизу, перегрыз все ковры, до которых мог дотянуться, перекусил все, что можно достать. Пришлось все снимать и убирать подальше. 
На девять и сорок дней после похорон старухи старик брал его с собой в машину, перед этим застелив все сиденья покрывалами. Старик показал ему могилу старухи, и все последующие поездки щенок безошибочно подходил только к ней. Он знал ритуал посещения стариком кладбища, вел себя пристойно, не трогая венки и цветы. Старик в это время сидел и думал: вот бы старуха возмутилась, что он снова завел собаку. 
К следующему лету у старухи стоял уже красивый памятник, с ухоженной территорией, даже стояла вкопанная шикарная скамейка. Когда старик приезжал с собакой, они вместе тихо и подолгу сидели на ней. Иногда старик брал с собой термос с кофе и Рексу косточку или печенье. Старик плакал тихонько, собака подвывала ему в унисон. Ей было жалко старика. Забравшись к нему на колени, она слизывала ему слезы. Старик не отворачивался от нее. Пусть знает, что горе человека соленое, радость сладкая, а беда страшная. Двадцать четвертого августа у собаки был день рождения, ей исполнился год. В этот день они были на кладбище. Рекс первый раз добрался до мобильника старика. Пока старый поправлял цветы на могиле, тот со скамейки утащил телефон поиграть. А дома в этот же день он снова стащил мобильник, видно, когда тот звонил, чтоб дать старику. Но зубами прижал так крепко, что прокусил экран, и тот замолчал навсегда. Ни один мастер не взялся ремонтировать тот телефон. Он был дорогой, подарен детьми. Пришлось старику покупать новый, такой же. Но на второй день Рекс снова стащил мобильник у старика. Разобрал его по частям. В общем, его удовольствие старику обошлось в сто шестьдесят евро. На третий раз старик купил себе дешевенький Samsung за девятнадцать евро. А от такой вредной собаки решил избавиться. 

Весь день старик с собакой не разговаривал, хотя гулял, кормил, даже не шлепнул его тапком. Распоясавшийся щенок думал, что все ему сойдет с рук. Он и не предполагал, что у старика созрел план избавиться от него. А старик задумал следующее. Поздно вечером он пойдет в гараж, возьмет машину, подъедет к дому, посадит собаку и отвезет ее в другой район республики, в Балвский. Там за речкой Ичей есть заправка. Старик выпустит собаку, а сам уедет. Ну кто-нибудь же ее возьмет, она же такая красивая. 
Вот с такими мыслями он посадил Рекса в машину. Собака почувствовала неладное еще дома. Она ни в какую не хотела идти гулять, брыкалась, упиралась. И все-таки старик сделал по-своему. Ну где это видано — собака любит жевать мобильник. Негодованию старика не было предела, пока не включился разум. Подъезжая к Грейвульскому кольцу, старик еще был зол на Рекса, и желание его наказать не пропадало. Тот сидел на заднем сиденьи, не понимая, куда его везут. 
Было полпервого ночи. Старик не помнит, сколько кругов намотал по этому кольцу, но так и не свернул в сторону Балви. Разум включился тогда, когда он снова стоял в направлении Резекне на обочине дороги и плакал, понимая, что если б так сделал с Рексом, то он последняя сволочь. Разум говорил: ты, старый, спятил! Ты пишешь и живешь рассказами о тех собаках, про которых уже напечатано в газетах. Ты, старик, на самом деле не такой. Неужели твоя совесть дешевле тех мобильников, что он испортил? Ты ведь, старый, себе этого не простишь никогда. 
Старик сидел и плакал горючими слезами. Пока ему еще было стыдно перед его собакой. А если б он довел затеянное до конца, стыдно перед всем миром.
Рекс перепрыгнул через сиденье, залез к старику на колени, вылизал ему все слезы. Он извинялся перед стариком за свою шкоду, молча. Старик все понял, обнял Рекса и сказал:
 — Прости, дружок, но и ты тоже хорош. Поедем домой, будем доживать свой век.
С той поры Рекса не узнать. Больше мобильники он не ворует. Пока в жизни старика другого утешителя нет.
— Прости меня, дружок.