В ноябре 1944 года группа национальных партизан во главе с легионером СС А. Ирбитисом из Кришьянской волости напала на три крестьянских хозяйства на хуторе Лиелсаксмали. Начали избивать людей, в том числе и меня — 13-летнего подростка. Мне разбили голову, вследствие чего я стал инвалидом второй группы. Примечательно то, что они избили и ограбили семью Александра Павлова, отдавшего свою жизнь за независимую Латвию в 1918 — 1920 годах (дата статьи в «ПР» — 14.06.2013 г.).

Прочитал статью «Двуличие Латвийского государства» Н. Н. Павлова, репрессированного латвийскими национальными партизанами и подумал: «Мужественный Вы человек, Николай Никандрович. Не побоялись снова, в наше время поднять эту тему. А может, это вовсе и не Вы, а редакция газеты рискнула вызвать огонь на себя?» Думаю, что будет немало откликов на эту статью, а, может, и не будет. При такой пассивности населения, при таком безразличии, когда большинству «все по барабану», когда героем этого непростого времени становится тот, кто ругает советскую власть и оккупантов, что еще живут в этой прекрасной стране и не бегут в Россию, Англию, Ирландию. Живут порой очень бедно, на нищенскую пенсию. Живут мирно с титульной нацией. За последние двадцать лет практически не было ни одного дня, чтобы кто-то не пытался вбить клин между русскими и латышами, но у них ничего не получается. Основная масса людей живет чуть ли ни за гранью нищеты. Тем более, в таких провинциальных городах как Балви, да и Резекне, где веками бок о бок всегда жили русские, евреи, поляки. Где, кто знает, какая в нем кровь течет, может, даже латышская – делить нечего. А вспомнить есть что. 
На Востоке говорят: «Собака лает, караван идет». Побрехали вдоволь и успокоились. Думаю, поняли, что народ — не нахлебник в этом государстве, а кто они, что правят этим народом, так и не доказали. Попытка разделить народ по национальному признаку всегда преступна. Пятый президент у власти. И ни один не сказал: «Хватит! Какая разница, какой они нации! Они живут в этой стране! Они люди! В чем их вина?»
А вина правителей в том, что они живут и жируют за счет этого народа. После президентства получают квартиры, пенсии и охрану до конца дней своих, потому что боятся этого народа. А слабо сказать этому народу: «Спасибо! За референдум, за поддержку на переломе истории государства. За те морозные холодные дни на баррикадах, что провели вместе. За тех погибших в Латвии, Литве, Эстонии, Грузии».
Николай Никандрович сетует, что президент Затлерс не посчитал нужным проехать пять километров, чтобы поклониться павшим от рук фашистов, легионеров, национальных партизан и других убийц времен Второй мировой войны. Дорогой Николай Никандрович, не царское это дело кланяться людям, погибшим от рук легионеров, возможно, и от рук А. Ирбитиса. Очень хорошо, что мы с Вами знали этого человека лично. Только Вы его видели в войну молодым, а я его видел и знал в 70-е годы. 
Он работал у нас в Резекненском автопарке № 2856 водителем молоковоза. Это, по-видимому, уже после первой отсидки за содеянное в войну. Какой у него срок был, не знаю, он об этом не распространялся, но видно, немалый. Сколько лет ему было в тот момент, не могу сказать, но выглядел он неплохо. Довольно высокий, крепкого телосложения, чувствовалась огромная физическая сила. Нелюдим. Никаких друзей. Никаких выпивок с другими шоферами. Молчалив. Весь как натянутая пружина. Работу свою знал и любил. Машина всегда в исправности. Сам чистюля. Всегда побрит. Пунктуален во всем. Его сторонились все. Многие, видно, знали о его «подвигах». 

Я ничего не знал, а по молодости даже восторгался им. Про себя думал: «Это же надо, Бог дал человеку такое здоровье!» Вот, думал, где генетический фонд нации. Это какие же будут крепкие дети от такого человека! А они, по-видимому, уже были. Там, где мы корячились втроем поднять запасное колесо ЗИЛа (оно весило около 137 кг), он поднимал его как перышко и кидал в кузов на высоту в полтора метра. 
Со слов людей знаю одно: когда он попал первый раз в тюрьму за свои зверства, будучи легионером и национальным партизаном, в камеру, где сидело одиннадцать человек в рижском СИЗО (у них в тюрьме свои законы), ему предложили место «у параши». Все одиннадцать умылись кровью. Он их растоптал и помочился на них. Силища необыкновенная и спокойствие. Никогда ни одного матерного слова. Жена его не бросила, ждала 10 лет.

Когда его брали второй раз, я видел лично. Чекисты сидели на проходной рано утром. Переодетые в штатское, в рубашках в клеточку, ничем не выделялись среди шоферов, но смотрели в оба. Они увидели его издалека. Он уверенно шел на работу со своим маленьким чемоданчиком, где лежал его обед и кое-что еще. Как потом выяснилось — рация. Дело в том, что в эфире работала рация, которую долгое время не могли установить. Он шофер. Его работа как молоковозника — собирать молоко по районам республики. Каждый день — в другом районе. Попробуй, поймай! И все-таки поймали. Его спросили: «Вы Ирбитис?» «Да, я Ирбитис», — ответил он спокойно. «Вы — арестованы!» И снова тюрьма. И снова Сибирь. Вышел он, когда Советской власти подходил полный «кирдык». 
Последний раз я его встретил в 1992 году когда он как репрессированный шел во главе колонны, имитируя политзаключенного. Мне хотелось плюнуть ему в рожу, но кулаки у него по-прежнему были как моя голова — каждый. Знаю, что жена не отреклась от него и тогда. Это настоящий женский подвиг. Не знаю, как он умирал, но думаю, по ночам ему в последние дни снились те жертвы, которых он убивал. 
Спустя много лет я узнал об одном его хорошем поступке. Может, хотя бы это зачтется ему на том свете?
После расстрела лудзенских евреев в 1942 году эти псевдогерои хорошо погрели руки, им досталось много хорошей одежды, обуви и золота. Но, как известно мне, чудом спасся один еврейский мальчик. Его приютила латышская семья на свой страх и риск. Как и в других городках, в Лудзе евреи жили компактно, почти все на одной улице, которая дворами выходила к озеру. Мальчик одет был в хорошее пальто из сукна с меховым воротником. Ему было запрещено появляться на улице. Но однажды, в начале декабря 1942-го, оставшись один дома, он решил покататься на санках с горки с навозной кучи, что была в снегу и замерзла. Санками, вернее, полозьями, он сделал колею и катался. С каждым разом санки увозили его все ближе к озеру. Когда по проторенной и накатанной до блеска колее он выскочил прямо на озеро, лед не выдержал, и он провалился под лед. Естественно, заорал: «Помогите, люди!» Его крик услышал Ирбитис — он шел по этой улице, бросился в воду и вытащил мальчишку на берег. Пригляделся и понял, что перед ним еврейский мальчик, тот, которого не досчитались. В это время к дому шел хозяин. Фамилию называть не буду.
— Твой? — спросил Ирбитис хозяина.
— Мой, а чей же еще? 
— Не ври мне, — сказал Ирбитис. — Латыши своих детей Самуилами не называют. Смотри мне, если жить хочешь! Чтоб завтра его не было! 
Уж какими путями вышел хозяин на того Кононова, на его партизанский отряд, только утром мальчика в доме хозяина не было. Осталось его мокрое суконное пальто с меховым воротником. Ирбитис не пришел. У него еще была целая жизнь паскудства впереди.
Шел 1984 год. Израиль —cвободное развитое государство, собравшее миллионы соотечественников под свое крыло, в том числе и советских.
Однажды к дому около озера в Лудзе подъехало такси. Из машины вышел мужчина лет 
50-ти: элегантный, холеный, с животиком, и постучал в дверь. Дверь открылась. На пороге стоял мальчик. Мужчина спросил: «А есть ли кто еще дома?» «Есть, — ответил мальчишка, — папа, иди сюда, к нам пришли!» Здесь, в этом доме, уже жило другое поколение, того хозяина и историю того мальчика они знали. Когда Самуил сказал, что в войну его спасли те-то и те-то, и что он приехал поблагодарить, у нового хозяина сразу же промелькнула мысль: «Ну, наконец-то!» Ему казалось, приезжий сейчас полезет в карман, достанет огромный кошелек и отстегнет ему «в баксах». Ничего этого не произошло. Приезжий первым делом спросил, где его пальто с меховым воротником. Новый хозяин сказал, что оно лет тридцать валялось в сарае. А когда снова евреи-старьевщики стали собирать утиль, его сдали вместе с другими тряпками. Самуил побледнел, закачался и упал в обморок. А когда пришел в себя, сказал: «Что же вы наделали? Там же было зашито целое состояние — «камушки»!» «Иуда! Иуда! — сказал хозяин, — уходи!» И Иуда ушел.
Жизнь ничего не стоит, а «камушки», как 30 серебряников!